… и еще о Notre Dame

Я написал этот текст с третьего раза. Первый раз в нем были цензурными только предлоги. Во второй раз обсценная лексика прорывалась только в особо эмоциональных моментах и в случаях, когда мне не хотелось встречаться с некоторыми людьми больше никогда и я предлагал им направления и маршруты. В третий раз удалось написать так, что можно читать даже детям. Но все равно, вы должны помнить, что каждое предложение начинается со слова «блять».

Для начала, представим, что у человека случилось несчастье. Пусть даже не с близким человеком, и не с человеком вообще. Вот был у него комод. Мама в этот комод складывала белье, бабушка тоже, прабабушка, а той вообще его подарил Лев Толстой. Почему Толстой? Ну хорошо, пусть не Толстой, а Чехов. И семья его берегла, возила с собой везде, переезжая с места на место; двадцать лет он стоял на даче, потом его, немного пыльный и с оторванной дверкой привезли назад, в городскую квартиру, починили, даже лаком покрасили, матовым, назвали стиль рустикальным и вокруг него целую комнату обставили. Теперь каждый день человек в комнату заходит, радуется, обстановка глаз ласкает, да еще и замечательные истории с комодом связаны. И как из эвакуации бабушка вернулась, а он, представляете, стоит целехонький. А вот сбоку, тут царапина — это я маленький был, играл когда, по нему игрушечной саблей заехал. А потом его бабушка выкинуть хотела, по случаю купили чешский гранитур, а мама не дала и на дачу отвезла, а я, вот, его починил и опять он служит семье, и, и… А тут пожар. И комод сгорел. 

Стоит наш герой — а ему лет уже прилично, за пятьдесят перевалило — над этим комодом. Слеза набежала — мама так берегла, бабушка, которой уже тридцать семь лет как нет, белье же в него складывала. А к нему какой-то мужичонка облезлый подскакивает и давай орать: «Ты чо, мужик! Да вот тут пожар был, так пятьсот таких комодов сгорело, новеньких! А вот еще у Леонида Парфенова куда круче комод. Да и вообще, ты не понимаешь, Байкал гибнет, а ты тут со своим комодом!». Развернулся погорелец, посмотрел на мужичка недоуменно, да каааак даст ему в челюсть, с правой руки.

Эх…

Я к чему?

Приходит господин Мовчан и начинает мне рассказывать, что никакой Нотр-Дам не символ Парижа и не реперная точка самосознания французов, а вообще говно (ой, я ж обещал) и новодел, потому что ему крышу в начале 19 века подремонтировали, а популярный он такой — так это ему Гюго пиар сделал. Ты такой, неловко оправдываясь: «Но Людовик Святой, коронации и венчания монархов, во всех книжках же он… И орган. А витражи 13 века?». Но нет, мы же в Википедии прочитали, что никому он не нужен был, до Гюги, а Робеспьер бошки царям скульптурным на фасаде чуть не поотшибал самолично, правда и без него справились.

А другой чувак тут же поучает:»Что, вы думаете, допреж соборы не горели! Еще как! Вон, один, прямо только что, в 13 веке, сгорел и никто в ваших энторнетах не кричал об этом и не суетился по его поводу»! А ты опять: «Но постойте, интернета же в 13 веке не было еще» — но куда там, уже все убежали.

И третий туда же: «Да и вообще он не самый большой, не самый значительный, не самый старый. И в Реймсе, и в Милане и вообще». Нет, ты уже даже не вскидываешься, просто думаешь: «Ребята, понимаете, есть куча людей, которые пишут музыку. Сейчас всяк, кто три аккорда на гитаре берет, себя мнит композитором. Но есть Моцарт». Но ты уже не бегаешь ни за кем.

Просто потому, что рядом с тобой, уже не очень молодым и слегка потрепанным, этот собор был всегда. 

Сначала в книгах. В тех самых, куда ты нырял с головой от пионерского детства и снега, который, вроде бы должен быть белым, но нет — серый от шлака и пыли, — и зимнего дня, который, кажется, заканчивался сразу, как только начинался, а ты, при свете настольной лампы с матерчатым абажуром, разглядывал картинки и воображал, воображал изо всех своих маленьких сил противостоя реальности.

Потом фестивальные французские фильмы, где главный герой то курит на набережной Сены, как раз напротив Собора, то проезжает мимо него по тем же набережным, еще не пешеходным.

А в 94 — Королева Марго с Изабель Аджани и долгая сцена с невероятной музыкой в Нотр-Даме.

И еще
«…Il est venu le temps des cathédrales
Le monde est entré
Dans un nouveau millénaire
L’homme a voulu monter vers les étoiles
Écrire son histoire
Dans le verre ou dans la pierre…»

Вот так получилось, что в твой культурный контекст Собор вписан куда прочнее, чем Храм Христа Спасителя на бассейне.

А потом первый раз в Париже и первое место, куда ты бежишь, с утра — это он, Собор. И ослепительное солнце, бьющее прямо из-за башен. И месса, где ты, не верящий, поешь и радуешься как никогда в жизни.

А сумрак сводов, и ангел, и покой, снизошедший на тебя?

И вопрос, так и не заданный Деве Марии наяву, но после которого жизнь начинает кардинально меняться, к добру ли, к худу?

Да даже идиотская медалька из автомата, за два евро, которая так и лежит в твоем бумажнике с тех самых пор, уже семь лет?

Слушайте, это мой собор!

Слушайте, это моя боль от того, что он горит!

Слушайте, это мое счастье от того, что еще не все потеряно! Что близкий тебе не умер, а только ранен, пусть тяжело, пусть операции, но есть шанс!

А вы все, кто пытается научить меня как любить часть моей жизни, пришедшие ниоткуда, из страны, в которой каждый второй не в силах назвать имя своего прадеда, идите туда же, откуда пришли — в никуда…